Все носятся по весеннему логову змиеву,
как дервиши,
а мне мои фантомные боли
мешают, мешают
и дышать и жить и ходить, и даже
угрожают
стать явными. Бег времени
по изгибам тела моего не радует.
Застывая в полете во сне над латифундией,
я решаю строительные дела.
Утробные емкости
разбросаны
по всему саду. Вилы
и грабли охраняют периметр.
Такая вот гармония инь и ян.
Под окном черемуха колышется! Не идиллия ли?
Но там, где мой взгляд
со стороны
затек, есть однако намек
на некое пробуждение.
Возможно, это просто Меркурий выглядывает из
своего пресловутого ретрограда, он ко мне
небезразличен, хотя вечно недоступен
по сотовой связи.
Или это Эрос недоступен Психее, во веки веков.
Куда ни глянь, разворачивается мифология
бешеными темпами. То похищенная
Европа в этот год Металлического быка, то Ариадна
непробужденная в своем гроте
на острове Наксосе. Далее измена Тесея и
сожительство Ариадны
с очередным Вакхом.
Идет череда набухания почек, лопания
и формирования цветка,
этакая скоротечная
метаморфоза флоры
в аналогическом толковании.
Знаковая система сада, выходящая
за пределы ограды, отождествляет образ со смыслом и запахом.
Ризомы хмеля, порея, зубровки, ахименеса
упорно соперничают
в борьбе с простой снедью.
Тем временем, между валом и яром
маячит один одинокий
ковидный Овидий в огороде,
где он пережидает пандемию.
Когда его Лёля наконец ушла
[постепенно, как буква
«Ё» из современного алфавита],
ковидный Овидий вдруг очнулся и спросил меня:
— ты бежишь или избегаешь?
продолжай…
я всегда бегу, грю, с времен
Врангеля в Крыму. Избегать тоже
имею честь, реальность,
например, и все эти издержки совкового бытия,
не моего, ага, не моего.
Вместо этого я вся такая, там
где издалека, грю, виден
красный
амбар вермонтский, есть
заросшая тропа.
Это опять мой нечаянный
взгляд со стороны
ее открыл. 20 верст, грю,
вокруг озера, мимо двух
черных
скакунов с белой звездой во лбу.
После третьего
раза, узрев меня, они уже узнавали, головами
кивали в приветствии, по яблоку
с сахаром принимали из рук моих. Веришь?
Далее книги, картины, патефон,
пятая симфония Шостаковича, перефразирующая
вечную Кармен, цыгане, каслинская
чугунная мясорубка из Сибири,
кирпичи до Смоленского кладбища, ношенные
любимой юродивой, вне времени, ритуальные
кладбищенские проводы родни. Так я
после очередного развода
занимаюсь
расшифровкой кода моего бытия. Или.
Власов против Врангеля против Махно. О.
Затем командующий 37-й армией, защищавшей Киев.
Москва — Ленинград — Винница. Прага — Москва.
Такая вот завершенная метанойя двадцать лет спустя.
Но семинарист не смалодушничал… никак нет,
а скорее наоборот. Сколько шансов у него было
на спасение собственной шкуры? Не воспользовался же…
[Шшшшш! О Генерале больше ни слова! — Явольт!]
Оккупация, эвакуация, эмиграция…
Генетически переданная
информация. Блокада, голод, запасы
на зиму, жертвоприношение, явление св. Ксении
Петербургской в утренней блокадной заре. Все эти
исторические сцены зашифрованы
в моей ДНК путем внедрения, путем
сверхъестественной эмпатии с моей стороны.
Но Ковидный Овидий сомневается
в естественности
моих переживаний.
Грит, как можно вот так обратить
свой взгляд в зад, в этот,
дескать,
annus mirabilis с обратным,
то бишь ковидным, знаком? Грит, вот так
обалдеть
может только кобыла.
Ни, грю, ты меня не услышал же, а я как я могу
переживать за чужую гражданскую
войну, где ни одного знакомого воина не было,
хотя я за восстановление отдельных
республик чероки, чокто, крик, чикасо, патавомэк и семинол,
и их архаических пробуждений пассионарности.
Но, грю, все равно эти чужие сражения не были
внедрены в мою ДНК. Увы.
Поэтому я к ним слегка безразлична, грю,
и не могу о них ничего запомнить. Ах эти
обманчивые моря
туманной «родины» моей! My kingdom by the sea!
Даже 1812 г. и наполеоновские войны
мне ближе. Ибо кто как не родоначальник
Ретивов служил атаманцем в Войске Донском,
участвовав в битве при Бородине.
[Не отстать тебе, кручинушка,
От ретива сердца прочь!]
Хотя я допускаю, что это не есть логический резон.
Тем не менее, грю, у меня есть свои запасы
достопамятных событий
юности моей. На берегу
залива Синепаксента, например, где
пересмешник изображал звук
пишущей машинки
Саши Соколова,
сидя на вершине тюльпанного дерева.
Там, где рядом то
не ветер ветку клонит
душистой мимозы моей (альбиции ленкоранской),
напротив гавани с рыбачьими лодками.
Нынче между ключами Петра и ключами Фреи
распускается волшебная примула
в Голосеевском лесу, где горемыка ковидный
Овидий излагает свои мысли вслух
о своей немудренной доле. А разно
цветный первоцвет провоцируя сон, заставляет
(про себя) меня заглянуть
в воронограй, чтобы якобы узнать
где же хранятся живые и мертвые воды на берегу
Северского Донца, idem Каяла.
Хотя, возможно, это уже не моя лесная песня.
Узри. Полвека, непонятно кому грю,
прошло, что ли?
Перед глазами плывут эти мушки
вслед за курсором. Учти,
нет нормальных отношений. Одни
срывания с места. Бег против оси. Сны
помешанные снуют вслед за глюками.
Диссоциация идет полным ходом,
с дележом памяти
на черные и белые паруса над эгейским морем.
Триггер он и трикстер,
осведомленный во всех
моих подсознательных делах [он мне — бред сивой кобылы!]
Не поддавайся его газлайтингу. ибо
его мифологическое время тоже
прошло. Сдвиг
одной парадигмы другой завершает
европейский маршрут. Как хорошо быть
независимым ни от кого. Грю,
подвергаясь своему диссоциативному самообману.
Киев, 2021 г.
