* * *
в тишине в полутьме раскачивается конус лампы
это они умеют это они научились
кто-то кажется прячется за поворотом
отсвет падает на запыленный ящик
посреди подвала валяются ржавые инструменты
это они умеют это они научились
мы не боимся, мы знаем, что это эффекты
но мы боимся, мы знаем, что так и есть
знаем: сейчас, возможно, из-за угла
знаем: сейчас свет потухнет, и в темноте
знаем: это эффекты, но в темноте, из-за угла
это мы знаем это мы научились
* * *
кто кормит барсуков своим постыдным салом,
тому пощады нет — он может и чужим.
меня когда-то эта мысль спасала,
теперь я стал иной — ветвист, неудержим.
в другие области направлены тентакли,
и, слизывая слизь с пылающих ланит,
и ты таким становишься — не так ли?
не так, совсем не так, товарищ говорит
* * *
лучше горло перегрызу
и по асфальту размажу
чем как эти
расчеловечивать
тут-то дело привычное
дедовское
от души от сердца
а не то что такие вот
от лишнего ума которые
* * *
это, разумеется, не стихи
это в лучшем случае проза, искусственно разрезанная на строчки
а так — вообще непонятно что
всякий вообще может написать такие тексты в любом количестве, не сходя с места
и за такие-то вот штуки дают премии
в то время как люди месяцами мучаются над каждой строфой, каждой строкой, каждой рифмой
вообще это все игра на понижение
уничтожаются любые ценностные иерархии
разрывается поток традиции, а подлинное новаторство в области формы становится бессмысленным
конечно, все это — потакание вкусам той аудитории, которая себя считает продвинутой
которая непонятно с какого перепугу присваивает себе ведущие позиции в нашей поэзии
называя свою мертворожденную продукцию актуальной
хотя все это уже делалось давным-давно и не прижилось в нашей поэзии
языку-то нашему вообще чуждо такое отношение к поэтическому слову
в языке-то нашем столько неистраченных ресурсов рифмы и прочих видов созвучий
столько возможностей для метрического стиха, которые даны подвижностью ударения в нашем языке
это все с запада пришло, у них там давно поэзии нет
после одена и элиота и назвать-то некого
нобелевку дают не пойми кому
у них там поэзия-то давно умерла. у бедных
там либо всякая заумь, доступная только трем университетским профессорам
либо всякая выстроенная в столбик болтовня
о травме, о правах меньшинств, о всяком таком
бедные, у них там разумные люди тихонько так и говорят:
только у вас еще поэзия жива
только вы, гоминиды, собравшись в кружок, издаете мелодичные звуки
и покачиваетесь, покачиваетесь, глядя на полную луну
* * *
на одном из небольших островов архипелага бисмарка
принято оборонять поселение в глубине острова
сеткой, известной как рабица, от крокодилов,
облюбовавших побережье острова.
сетка эта у жителей острова называется «поэзия».
раньше вместо сетки использовался частокол
и назывался, конечно, как-то иначе.
но в конце позапрошлого века, когда острова
были немецкой колонией,
на этом острове служил нетипичный колониальный чиновник.
он был поэт-неудачник, никем не признанный.
poesie ist meine verteidigung, повторял он всё время.
слово запомнилось жителям острова и вошло в обиход,
как кстати, и сетка, рабиц ведь тоже был немцем.
не то чтобы сетка служила реальной защитой от крокодилов‑
разогнавшись как следует, крокодил легко прорвет сетку,
как и прежде мог без проблем обрушить частокол.
но крокодилы практически никогда не нападают на поселение,
они не отходят далеко от воды.
поэзия служит жителям острова лишь символической обороной.
* * *
радует, что эти наши споры,
эти визг, до брызг слюны, шипенье, вой,
прекратятся разом очень скоро
вместе с прочей ерундой людской.
говорят, два-три десятилетья,
и готово, праздник наступил,
заигрались в механизмы дети –
в это время ангел вострубил.
говорят, что доживут подростки,
им бессмертье предстоит испить.
мы грядущего смешные недоноски,
нам одна задача — не дожить
* * *
закрой фейсбук
удержись от комментария
это ведь хорошие люди, а не всякие там
они и правда так думают
* * *
я помню, как сокол разговаривал с джизесом
в духе примерно таком: ну ты как вообще, чувак?
ну и я вот так же примерно. не пахло никаким метафизисом
на кухне на клязьминской улице, просто было вот так,
по-домашнему тихо, буднично, предрассветно.
есть, все-таки есть нечто, на чем успокаиваются сердца.
ну, то есть не то чтобы в полной мере, чтобы совсем уж вот есть, но
сами сердца у многих есть, и есть чему успокаиваться.
